Дети Отечественной
Борис Мальцев помнит войну из эвакуацииСпикер Томской областной Думы этот день - 22 июня 1941 года - не помнит: слишком мал был, когда отец-военврач ушел на фронт. Но вот время чуть позже вспоминает частенько: как ехали в вагоне с матерью и двумя сестрами из Кандалакши в Саратовскую область, как жили в эвакуации… 22 июня 41-го – день, повернувший вспять счастливую жизнь многих семей в нашей стране. И семья Мальцевых – не исключение. Но пусть об этом расскажет сам Борис Алексеевич.
- Отец мой, Алексей Феоктистович, прошел не одну войну - воевал и в и гражданскую, и в финскую. В Великой Отечественной был с первого дня. Но никогда в семье ни про одну из этих войн он ничего нам не рассказывал. Я сейчас думаю: ну почему же он действительно ничего не говорил даже про эти четыре года Великой Отечественной? Не знаю. Может, бередить не хотел память. Но когда я, помню, зачитывался военными воспоминаниями маршалов, он бросал мне: «Да не читай ты, это все ерунда! Каждый из них оправдывает себя». И больше ни слова. Мой отец знал суровый сталинский закон: «держи язык за зубами». И он его держал.
А у меня впечатления о войне свои. Детские. В самом начале войны семьи офицеров, каковой была и наша семья, погрузили в теплушки и отправили под Саратов, в деревушку Елшанка. Поселились мы в доме на берегу речки – нас взяла на постой одинокая старушка. Перед глазами до сих пор стоит эта маленькая кухонька, большую часть которой занимала русская печка и малюсенькая, метров 12, комната. Туда нас четверых и поместили. На кровати спала мама с сестрами, а я спал на сундучке. Сундучок этот до сих пор сохранился – в доме сына стоит как реликвия. Хорошо помню, как зимними вечерами офицерские семьи собирались у кого-нибудь в избе. Света никакого, конечно, не было, зажигали фитиль в масле и вели беседы. Вспоминали каждый о своем, семечки лузгали, сведения с фронта обсуждали… А мы, дети, забившись в угол, сидели, развесив уши. Слушали.
У нашей хозяйки была корова. И эта корова помогла нам выжить – мама покупала у хозяйки молоко. Бабка сестер моих почему-то терпеть не могла. А меня любила. Наливала в сливочник молока, вызывала меня из комнаты, тайно, чтобы никто не видел, и поила этим молоком. Приговаривала: «Борис будет генералом. Его надо кормить хорошо. А таких, как они, девчонки, навалом». Как в воду смотрела. Наворожила! Мои сестры окончили потом медицинский техникум и стали медсестрами. Когда старшей сестре Тамаре исполнилось 16 лет в 1942 году, ее забрали от нас и отправили в Новосибирск – на завод по изготовлению самолетов. Школу девчонке не дали окончить. Мама переживала, конечно, а что было делать? Ладно, хоть от отца весточки шли регулярно. И аттестат тоже – денежное довольствие. С этим полный порядок был, несмотря на войну.
Мама наша, Мария Алексеевна, была труженицей, «золотые руки». Крутилась целый день, как белка в колесе. А мы были предоставлены сами себе, и я не помню, чтобы мы как-то особенно бедокурили. Взрослые были, не по годам. Правда, один раз, помню, мама ушла куда-то. А мы с младшей сестренкой Галей, ей года четыре было, мне, стало быть, шесть, пошли на реку. Залезла она в воду, а ее понесло течением. До сих пор помню свой ужас: до деревни близко, но вызвать помощь я бы не успел. И тогда я побежал вдоль берега – вместе с рекой. За ногу сестру умудрился ухватить – и вытянул-таки из воды! Это первый мой поступок был такой серьезный. Но маме рассказать про этот свой подвиг я так и не рискнул – влетело бы по первое число, как старшему. Я ведь по жизни за младшую в ответе был. Мама на этот счет всегда была спокойна. Сама она, я сейчас этот понимаю, делала все возможное и невозможное, чтобы мы жили в войну жизнью, хотя бы приближенно напоминающую нормальную. Не помню, чтобы мы сильно голодали. Мама с сестрой ходили на поля соседней деревни, когда там уже был убран урожай, и подбирали там колоски, искали картошку, оставшуюся в земле. Да, мяса у нас не было, о нем никто и не мечтал. Но из муки, купленной на аттестат, мать пекла сама хлеб. Ну и овощи, зелень в огороде росли – подножный корм.
В конце 44-го года вдруг приезжает за нами солдат. Рассказывает, что отец тяжело захворал. Оказалось, у него страшное заболевание легких. Думали, он и года не проживет. А он прожил еще более сорока лет потом. Так вот нас из Саратова отправили в Ярославль – к отцу. Представляете, мы неделю ехали из Саратова до Ярославля! Кругом все пути забиты, воинские эшелоны одни, гражданские никто не пропускает – война. А наш солдатик-сопровождающий умудрялся через военного коменданта нам на станциях чайник кипятка раздобывать. Целое богатство! Я сам был похож на маленького воина: за спиной вещмешок, на голове пилотка – подарок того солдата. В Ярославле, помню, как мы бегали в бомбоубежище: с неба металл падал как горох,– бомбили город. А бомбоубежище – это обыкновенное овощехранилище, сырое, темное… Еще помню зиму ярославскую. Звездная ночь, а на улице стоит молоденький солдатик и поет: «Темная ночь, только пули свистят по степи…» Это была первая песня про войну, которую я запомнил. С тех пор «Темная ночь» - моя любимая песня.
Однажды утром мать забегает в дом и кричит: «Победа, Победа! Война кончилась! Левитан по радио объявил!» Мы с отцом быстренько собрались – и в центр города, на площадь. А там – народу! Не пробиться. Люди, заслышав радостное известие, сразу бежали на площадь – никто не праздновал Победу втихаря, дома. Тысячи и тысячи людей - и мы с ними. Это было такое единение, такое счастье… А потом и старшая сестра вернулась из Новосибирска, с трудового фронта. Снова счастье.
Спустя десятилетия, я побывал в Ярославле и нашел дом, в котором мы жили в войну. Этот двухквартирник до сих пор стоит… Именно оттуда, из военного детства Ярославля у меня была мечта завести овчарку – такая там овчарка у нас была! Недавно вот завел. Мы, дети войны, все хорошо помним. До мельчайших подробностей. Как сын офицера, прошедшего войну и отслужившего более 30 лет, я и подумать не мог о том, чтобы отмазывать своих двоих сыновей от армии. Они отслужили в рядах Вооруженных Сил, как положено, по два года. Они внуки своего деда, а потому другой вариант в нашей семье и не рассматривался…
Записала Елена Тверская.
«Томский вестник», 22 июня 2006 года |
